Фонетическая программа В.Тредиаковского и ее реализация в текстах

Введение
Актуальность темы исследования определена недостаточной оценкой роли В.К. Тредиаковского в теории фонетики и поэзии. До конца XX века в отечественной литературе вообще не было ни одной отдельной книги о Тредиаковском, если не считать небольшой брошюры М. П. Петровского 1890 г. по вопросам стиховедения). Единственной научной биографией Тредиаковского остается биографический очерк П. П. Пекарского во втором томе «Истории имп. Академии наук в Петербурге» (1873), а наиболее полным обзором творчества - соответствующая глава в 10-томной «Истории русской литературы», написанная Л. В. Пумпянским (1941). Появившиеся позднее книги (а их не так уж и много) посвящены отдельным проблемам. Первым отдельным изданием стал изданный в 1976 г. стараниями и иждивением земляков поэта небольшой сборник статей «Венок Тредиаковскому». Выход сборника обозначил новый этап в дальнейших изучениях, поскольку в нем были намечены все те темы (за исключением, пожалуй, стиховедения), которые и стали основными в последней четверти XX в.
Наконец, в 1985 г. в Саратове вышла книга А. А. Дерюгина о Тредиаковском-переводчике, в которой он подытожил свои многолетние разыскания по этой теме. То обстоятельство, что первая в отечественном литературоведении книга о Тредиаковском посвящена его переводческой деятельности, вполне объяснимо - именно переводу неутомимый просветитель посвятил большую часть своей жизни. Автор (отмечу, филолог- классик) оставил в стороне оценочные категории и издавна ставшие привычными рассуждения об отсутствии вкуса и таланта у Тредиаковского (в чем обычно сходились и сходятся самые разные лагери в истории русской литературы), а приступил к филологическому анализу предмета, что и позволило ему создать стройную картину переводческой концепции и практики Тредиаковского.
Второй (и пока последней) отечественной книгой о Тредиаковском стала «Литературная война Тредиаковского и Сумарокова в 1740-х - начале 1750-х годов» М. С. Гринберга и Б. А. Успенского, первоначально опубликованная в виде статьи в 1992 г.
По отношению к Тредиаковскому давно стало привычным сочетание «поэт и филолог». Но при этом «поэт» часто воспринимается исключительно сквозь призму литературной репутации Тредиаковского, которая сложилась в пылу литературной полемики середины XVIII века, а затем сохранялась и культивировалась во второй половине XVIII - XIX веках. Об этом процессе, в частности, пишет в своей книге И. Рейфман. Но вот «филолог» в этом сочетании понимается обычно приблизительно, скорее, как синоним педанта. И изменением тона в работах о Тредиаковском мы обязаны, как мне кажется, сначала историкам русского литературного языка, которые подошли к его филологической деятельности без предвзятости и готовых оценок. В первую очередь назову многочисленные работы Б. А. Успенского, как общие, так и более специальные, появлявшиеся с середины 1970-х годов, в которых к анализу языковой деятельности Тредиаковского (а затем и его литературной позиции) ученый подходит как к филологической проблеме в контексте лингвистических идей эпохи. В начале 1980-х вышли две большие статьи А. А. Алексеева «Эпический стиль «Тилемахиды» и «Эволюция языковой теории и языковая практика Тредиаковского». Вышло несколько монографий о Тредиаковском и за рубежом, посвященных как отдельным его произведениям («Аргенида», «Феоптия», «Разговор об ортографии»), так и его литературной судьбе в целом.
Цель исследования – характеристика фонетической системы Тредиаовского. В соответствии с целью сформулированы задачи работы:
1. Общая характеристика фонетической программы В.К. Тредиаковского.
2. Анализ реализации фонетической программы В.К. Тредиаковского в текстах.

Глава 1.Общая характеристика фонетической программы В.К. Тредиаковского


Задолго до появления знаковой теории Ф. де Соссюра Тредиаковский почувствовал, во-первых, двусторонность языкового знака, а во-вторых, произвольность и условность формы языковой единицы по отношению к ее содержанию («по произволению… по обшчему всего какoво нибудь народа согласию»). А ведь еще М. Смотрицкий в «Грамматике» не различал понятия звука и буквы, определяя букву по античной традиции как «речения часть нераздельную». Причину такого не различения следует искать в кирилло-мефодиевских принципах создания славянской азбуки. Славянская письменность изначально создавалась как фонемографическая, т. е. каждая буква предназначалась для записи определенного звука, лучше сказать, фонемы. Поэтому при описании фонетики церковно-славянского языка не возникало необходимости отличать буквы от звуков. Более ранняя латинская графика как на уровне отдельного слова, так и языка в целом характеризовалась несовпадением числа звуков и букв. Такое положение дел стало причиной раннего разграничения звука и буквы в западноевропейской фонетической традиции и их отождествления в русской .
Другой наиважнейшей причиной примата буквы стал сменившийся культуропорождающий принцип постпетровской эпохи. Допетровская культура подчинялась церковному канону, формой манифестации которого был церковно-славянский язык. Древнерусские книжники активно выступали против античных грамматик и риторик, не составляя собственных, поскольку сущность творчества видели в повторении раз и навсегда данного сакрального образца. Любое парадигмальное изменение приобретало сущностный характер, поскольку, появлении вариантности каждый из вариантов становится условностью: происходит не изменение канона, а крушение канона как такового. Петровские реформы трансформировали церковный тип культуры в светский, на смену канону пришла парадигма. Идеальный образец парадигмы виделся в западноевропейском пространстве как эталоне единственно правильной жизни. Видоизменение шрифта было одним из способов разрушения традиционных связей и канонического принципа культуры в целом. Обмирщение общественной жизни в петровскую и послепетровскую эпоху привело к замене сакральных ценностей канонической церковной культуры идеалом регулярности. Регулярность как ведущий принцип Петровской культурной эпохи пришла на смену прежнему принципу вариативности.