Глава 2. Роль «Писем о русской поэзии» в оформлении акмеизма

2.1. «Письма о русской поэзии» как предпосылки развития акмеизма

В «Письмах о русской поэзии» (далее Письмах), Н.Гумилёв в своей рецензии на книгу Сергея Городецкого «Русь», отражает свои ощущения так: «В прохладное весеннее утро, не ожидая никаких встреч. Солнце на траве, на одежде, …и …невольно начинаешь петь, приплясывая и притоптывая, поводя плечами и помахивая тростью. Петь, разумеется, без слов, - слова не вспоминаются в такое удивительное утро…это непосредственное упоение бытием, и только бытием, - ржанье купающихся коней, стремительный взлет жаворонка и неистовые прыжки разыгравшейся собаки. Такой песней захлебываешься, и от нее больше ничего не надо. Тем не менее, пишет, Николай Гумилев, у Сергея Городецкого возникла мысль подобрать к этой песне слова, а из получившихся слов составить книгу и назвать ее «Русью», пятой книгой своих стихов. Николай Степанович, пишет, что прочитал книгу Городецкого, с чувством сладкой меланхолии и неловкости, потому что «торопясь подобрать слова к нарастающей мелодии, автор не успел взвесить их, оценить или выбрать подходящие». Здесь мы видим критику: ни о стиле, ни об интересности построения или технической утонченности, здесь не может быть и речи. «Книга названа «Русью», но России здесь нет. Есть только легкие ноги, фуражки набекрень и улыбающиеся красные губы» - как говорит Н.Гумилёв. Рецензент сомневается, имеет ли отношение «Русь» к литературе, тем не менее, к поэзии, безусловно, имеет.
Книга стихов Валериана Бородаевского описана Гумилёвым несколько в ином роде. Здесь присутствует техника, знание многих метрических тайн, аллитераций, ассонансов, рифмы, то «нежны и прозрачны как эхо, то звонки и уверенны как сталкивающиеся серебряные щиты», но глубокая неудовлетворенность миром и жгучая жажда иного не позволяет автору сохранить точность своих образов, они не всегда продуманы и обладают досадно случайными чертами. «Часто в самых высоких и красивых нотах его пения слышна дрожь приближающейся истерики» - отмечает Гумилев. Бородаевский «предпочитает говорить о своих видениях простым и страшным языком» – пишет Гумилёв – «…То он видит Бога, прыгнувшего с хижины… Иногда он бывает торжественным, тогда с его губ срываются слова, убедительные в своей неожиданности.

Печать Антихриста! Иуда! Страшный Суд!
Все та же ты, икона Византии.
Но ярче твой огонь! Сердца куют и жгут...
О, мудрецы! Рабы глухонемые!

Наиболее привычные В.Бородаевскому цвета – черный и красный, как у того, кто смотрит вокруг сквозь плотно сомкнутые веки. Возможно, именно эта затаенная жестокость, делает его творчество индивидуальным, делает вывод Гумилев.
Бориса Садовского, Гумилев называет «писателем по преимуществу». В его сборнике собраны стихи за последние пять лет, но в них не чувствуется разницы. Ни оскудения, ни развития. Садовской усвоил определённую манеру письма. Она вполне грамотна и непретенциозна, и он не собирается отступать от неё ни на йоту. Брюсов, Иванов, Блок – Садовской смотрит на них подозрительно. «В туманной мгле мороза полозьев скрипы, лай собак, кряхтенье водовоза» - это темы, с которыми можно прожить всю жизнь –
пишет Гумилёв. Ни у кого не повернется язык упрекнуть поэта за такую скромность, если он может немного, то, по крайней мере, ясно осознает свои силы. «В роли конкистадоров, завоевателей, наполняющих сокровищницу поэзии золотыми слитками и алмазными диадемами, Борис Садовской, конечно, не годится» - отмечает Гумилев, - «но из него вышел недурной колонист в уже покоренных…областях».
Далее, «если Городецкий поёт, Бородаевский говорит, Садовской пишет, то Иван Рукавишников дерзает» - так начинает свою рецензию на книгу стихов автора, Н.Гумилев. Рецензент говорит про Рукавишникова-поэта – он бесспорно талантлив, думаю, это талантливый и думающий человек, но совершенно лишенный чутья поэтов – вкуса. Иногда это даже помогает: он бредёт и случайно находит благоухающие лужайки и серебряные поляны зачарованных стран. К сожалению, еще чаще, автор жалко срывается, пусть не в бездну, но в грязь, и стихи его испещрены кляксами безобразных прозаизмов. Книга Рукавишникова представляет материал для поэтов, и достаточно богатый, но автора этой книги страшно назвать поэтом.
Гумилев рассматривает поэму П.Потемкина «Ева», в альманахе «Смерть», от 1909 г. Рецензент указывает на то, что в последнее время, многих русских поэтов занимают вопросы «возрождение поэмы» и вот пример – поэма Потемкина, и его «попытка написать поэмы из современной жизни четырехстопным ямбом без строф, как писал их Пушкин. В итоге, как пишет Гумилёв, - «попытка эта, так и осталась попыткой». Намек на глубокое описание у автора поэмы есть, но отсутствует самое главное – удачная выдумка и стройность задуманного плана. Рецензент анализирует здесь содержание поэмы и отмечает, что ее герой не типичен и не актуален для времени, в которое написана поэма (Гумилёв ссылается на недавнюю революцию). В нём нет внутренней мощи,…герой вял, так как является единственным действующим лицом поэмы и поэма также, получается вялой. Стих поэмы ясен и сравнительно содержателен, но ему не хватает звучности, логические цензуры задерживают его разбег, а обилие четвертных пэонов его расслабляет.
Второго пэона, величайшего из видоизменений ямба, в поэме почти нет. Потемкин – прогрессирует, но писать большие вещи, у него пока не хватает сил, отмечает Гумилев.