Драматургические функции бездейственных картин снов в сюжетных балетах - Это билет

интуитивно граница вроде очевидна: гости разошлись, все легли спать. Всё. Потом будут происходить чудеса. Возможно, Чайковский не стал четко разделять явь и фантастику потому, что и у Гофмана точно так же, это ключевое свойство его произведений, как я уже говорила.
Итак, 1-я картина. Рождественская вечеринка. Хозяева с детьми, гости с детьми, елка, рождественские подарки. Стоит ли говорить, что во времена Чайковского отдельных детских балетов не было. Да их и сейчас не слишком много. И все же балетоманам тех времен предстало множество детей, учеников из императорского училища. Много быта, танцы бытовые, мало пуантов – так в любой постановке. Кстати, никак не могу забыть один отзыв о каком-то гастрольном «Щелкунчике» одной из многочисленных трупп на рождество: женщина возмущалась: что это за халтура первый акт! Так в любом ДК станцуют! Без пуантов! В них – одна только Мари была! Увы! Обсуждаемой постановки, конечно, не лицезрела, но, видимо, дама редко ходила на балет и ассоциировала его исключительно с танцем на пуантах, хотя есть и характерный. Как мало пуантов в любой постановке этого 1-го акта. До самого Григоровича! Быт, быт и еще раз быт. Приземленный… но не лишенный очарования! Ведь мало кто не любит Новый год, не любит вспоминать себя ребенком у елки и свою веру в чудеса. Юрий Николаевич Григорович и в возрасте за 90 лет, не смущаясь своих седин, говорил, что очень любит новый год, запах мандаринов, эту с детства любимую атмосферу, которую невозможно забыть.
Но, несмотря на это, на мой взгляд, Василию Вайнонену 1-й акт удался лучше. Я вообще люблю такое развлечение: смотреть 2 разные постановки (редакции) параллельно: кусочек одной (минут 5–10, но номерам), кусочек другой, и так пока все не просмотрю. Чтобы сравнить по свежим следам, пока не забыла. Так вот, у Вайнонена и танцы зрелищнее и легко запоминаются, и атмосфера праздничней и непринужденней, и пантомима только украшает действие милыми черточками. У Григоровича вечеринка камерней, танцы никак не запомню (кроме кукол, с ними у него полный порядок), пантомиму он вообще не любит, как и в целом просто бытовые движения (у него и бой – хореографический, весьма интересный!). Вообще, у меня нет любимой версии «Щелкунчика». Я как гоголевская Агафья Тихоновна:
Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча, да, пожалуй, прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича – я бы тогда тотчас же решилась. А теперь поди подумай!
Так вот, возвращаемся от отступления. А главное – Дроссельмейер у Григоровича слишком непрост. На гофмановского не похож. Да, проводник между мирами, но даже в мире обычном он держится особняком, дети его побаиваются. А ведь он по сути амбивалентен, то есть двойственен, и ни одна из сторон не должна перевешивать. У Григоровича и в реальности вторая сторона перевешивает, а уж что он будет вытворять после полуночи…
Танцы заводных кукол Дроссельмейера хороши у обоих. Сами куклы несколько отличаются, но и в первоначальном либретто и самой сказке этих кукол столько… выбирай любую. Кстати, в «Щелкунчике» Вайнонена танцовщик Григорович был паяцем.
2-я картина. У Вайнонена – все по либретто. Полночь, вылезли мыши, выросла елка и куклы, Щелкунчик повел в бой солдат против мышей. Дроссельмейера не видно – он сторонний наблюдатель. Победил Щелкунчик – превратился в принца – миссия проводника между мирами выполнена. Он помог ему расколдоваться при помощи Маши. Все по оригиналу Гофмана, только сокращенно и в общих чертах.
А каков Дроссельмейер Григоровича? Он «колдует», заставляет вырасти елку, оживляет кукол и чуть ли не собственноручно извлекает из-под пола мышиного короля. Декорации им расставлены, сейчас будет битва. В ней он не очень пассивен: в решающий момент подстрекает Мари к подвигу: да дай ты этому мышиному королю, не бойся! На тебе свечку, запульни в него! Готово! Молодец! Заслужила награду. Уродец-щелкунчик стал красавцем принцем.
Это по Гофману? Конечно нет… но неоднозначно. Конечно, это не по «Щелкунчику и мышиному королю» Гофмана. Но по общему страшноватому духу Гофмана – вполне. Дроссельмейер Григоровича словно бы пришел из другой сказки… и Гофмана, и не только… ведь испытание героев – такой популярный мотив.
Далее по оригинальному либретто (но без малейшего участия Гофмана) сцена превратилась в еловый лес зимой.
Снег падает крупными хлопьями, начинается метель. Танцуется вальс снежных хлопьев, образующих живописные сугробы. Точный перевод с французского – снежных хлопьев. Не снежинок. Снежинка – это что-то маленькое, кружевное, узорное и милое. Совсем не то – снежные хлопья при обильном снегопаде. От них веет угрозой. Что-то некстати пришла в голову пушкинская «Метель».
Жизнь чистая, светлая наступает после двенадцати часов, хотя это ночь, – так думает Гофман. Можно добиться радости, счастья, но для этого