Екатерина II- сама о себе, а также глазами друзей и критиков.

Первоначально журнал «Собеседник» был предпринят Екатериной II как хитрый политический ход. Дело в том, что в конце марта 1783 г. умер граф Никита Иванович Панин, старый вождь дворянских либералов, враждебно настроенных против Екатерины и её фаворитов. Его смерть усилила отрицательное отношение либеральных кругов к Екатерине и её режиму. И в этот момент императрица была вынуждена использовать журналистику для того, чтобы воздействовать на общественную мысль для разъяснения проводимой ею политики .
Появление этого журнала в качестве издания Академии Наук, хотя ни один из тогдашних академиков не принимал в нем участия, обычно объясняется так. После отрешения от должности директора академии С. Г. Домашнева (1783) его место было занято кн. Е. Р. Дашковой, которая давно уже выступала как писательница. Около этого же времени Г. Р. Державин написал «Оду к Фелице», которую показал своему знакомому, молодому писателю О. П. Козодавлеву. Последний служил в это время советником Академии Наук, т. е., говоря современным языком, помощником директора по административной части. Ода Державина была через кн. Дашкову представлена Екатерине, и в связи с этим, как рассказывал сам Козодавлев, а за ним и другие авторы, возникла идея издания журнала «Собеседник любителей российского слова».
«Ода к Фелице» была очень удачным литературным документом: сатирическое изображение придворного окружения и подчеркнутая идеализация Фелицы-Екатерины давали возможность, в особенности для людей, не слишком близко знавших подлинное положение вещей, винить во всех тогдашних российских непорядках вельмож-мурз и, с другой стороны, приписывать все положительное деятельности «богоподобной киргиз-кайсацкой царевны».
Помещенная на первом месте в первой книжке «Собеседника» «Ода» Державина представляла нечто большее, чем просто литературное произведение. Это была также своего рода программа, как и «Недоросль» Фонвизина, это было политическое указание, может быть ставшее таковым помимо замысла и воли автора.
Центральное место в «Собеседнике» было отведено большому произведению Екатерины - «Запискам касательно российской истории», которые, по подсчёту Н.А.Добролюбова, заняли почти половину журнала (1348 страниц). Эту цифровую справку Добролюбов привёл в своей статье не случайно: он превосходно понимал политический характер как этого труда Екатерины, так и всего «Собеседника», отдавал себе отчёт в том, что «Записки касательно российской истории» имели целью показать, «каким путём должны развиваться в России исторические знания».

2.Полемика Екатерины II с её критиками

Не зная основного замысла Екатерины, возглавлявшей кружок ближайших сотрудников «Всякой всячины», - довести до сознания читателей ряд политических тезисов, - издатели последующих журналов, а также читатели приняли за основную задачу первого сатирического журнала 1769 г. то, что было сформулировано в статье «Поздравление с Новым годом»: «Достойны быть поздравлены все те, кои дожили до сего отличного дня, в который они, может статься, увидят себя не только снаружи в зеркале, но еще и внутренние свои достоинства, начертанные пером. О коль щастливо самолюбие ваше в сей день, когда ему новый способ приискался, смеяться над пороками других и любоваться собою. . . добрый вкус и здравое рассуждение... одною рукою прогоняют дурачества и вздоры, а другою доброе поколение Всякия всячины за руку ведут».
Именно осмеяние пороков и насаждение «здравых» идей были поняты как задача, возложенная на журнальную сатиру. Поэтому перед издателями и литераторами, участвовавшими в журналах 1769 и последующих годов, прежде всего встал теоретический вопрос: какой должна быть сатира? Вопрос этот для русской литературы был не новым.
«Всякая всячина», хотя и была зачинательницей сатирической плеяды 1769-1774 гг., тем не менее, как верно указал Добролюбов, была «слабейшей и осторожнейшей в обличениях, чем все другие журналы ей современные». Ее метод «исправления нравов» состоял в абстрактной сатире на «порок». Это не исключало, конечно, того, что отдельные страницы екатерининского журнала оказывались вполне конкретными, в особенности, когда объектом нападения был Новиков.
Однако «добрый вкус и здравое рассуждение», на которые надеялась в своей вступительной статье «Всякая всячина», не сумели повести за собой «доброе поколение Всякия всячины»: все почти без исключения (кроме разве «Приятного с полезным») журналы 1769 г. пошли по пути сатиры на «лица». Для правительственного журнала, имевшего целью определенным образом направить и наставить литературную деятельность подданных, это было первым и серьезным предупреждением: общественное мнение, поскольку оно могло найти выражение в литературе, было за то, чтобы придать сатирическому осмеянию - более осязательный и действенный характер .
«Поколение» «Всякой всячины», в особенности радикальная его часть, пошло по линии сатиры на «лица», что немало возмутило «родоначальницу» сатирической журналистики. Началась длительная и ожесточенная полемика по вопросу о допустимом характере сатиры. Следует отметить, что инициатива в данном случае принадлежала опять-таки «Всякой всячине».
Главным противником Екатерины оказался некий Правдулюбов в новиковском «Трутне», замечательный полемист, остроумный и меткий сатирик. Поэтому важно установить, кому принадлежал этот псевдоним.
Для решения этого вопроса должно обратить внимание на одну фразу в заключительной части первого письма Правдулюбова, в которой, очевидно, даны указания на то, кто такой Правдулюбов. Письмо заканчивается обращением к издателю «Трутня»: «Из всево поколения вашей прабабки [т. е. «Всякой всячины»] вы первый, к которому я пишу письмо. Может статься, скажут г. критики, что мне, как Трутню, с Трутнем иметь дело весьма сходно; но для меня разумнее и гораздо похвальнее быть Трутнем, чужие дурные работы повреждающим, нежели такою пчелою, которая по всем местам летает и ничего разобрать и найти не умеет» (Трутень, 1769, л. V).
Таким образом, Правдулюбов хотя и обращается к издателю «Трутня», но дважды подчеркивает, что сам он и есть «Трутень» («мне как Трутню. ..» и «для меня разумнее и гораздо похвальнее быть Трутнем. . .»). Иными словами, мы можем полагать, что «Трутень» - Правдулюбов и есть издатель журнала «Трутень» - Новиков. Правильность этого предположения подтверждается и последующим указанием Ф. Эмина в «Адской почте» (ноябрь, с. 315), о котором речь будет впереди.
Из дальнейшей полемики следует отметить те места, из которых явствует, что тогдашним литераторам было известно, кто скрывается под маской анонимного издателя «Всякой всячины», т. е., что этот издатель - сама Екатерина.
Во втором письме Правдулюбов упрекает «Всякую всячину» в плохом знании русского языка. Этот тезис автор письма аргументирует следующим образом: «Госпожа Всякая всячина написала, что пятый лист Трутня уничтожает. И это как то сказано не по-русски; уничтожить, что есть в ничто превратить, есть слово самовластию свойственное; а таким безделицам, как ее листки, никакая власть не прилична; уничтожает верьхняя власть какое- нибудь право другим. Но с госпожи Всякой всячины довольно бы было написать, что презирает, а не уничтожает мою критику» (с. 48).
Новиков, скрываясь под псевдонимом Правдулюбов, резко высмеивал позицию Екатерины, настаивавшей на допустимости одной только сатиры «на порок» и аргументировавшей эту точку зрения «человеколюбием», стремлением не обижать человеческое достоинство осмеиваемых сатирой. Правдулюбов-Новиков едко назвал это «человеколюбие» «пороколюбием», остроумно доказывая, что сатира «на общий порок» выгодна только знатным людям, и утверждал, что путь всякой истинной сатиры идет от осмеяния конкретного порочного лица к превращению в сатиру на порок вообще: «Меня никто не уверит и в том, что бы Молиэров Гарпагон писан был на общий порок. Всякая критика, писанная на лицо, по прошествии многих лет обращается в критику на общий порок» (Трутень, 1769, л. XXV).
Начавшаяся таким образом полемика не могла привести к хорошим результатам. Раздраженная Екатерина отдала, очевидно, предписание построже следить за журналами, в которых печатались сатиры на «лица».
Самым важным моментом в истории «Собеседника» было помещение на его страницах «Вопросов» Д. И. Фонвизина и «Ответов» на них Екатерины. «Вопросы» Фонвизина были помещены анонимно и безусловно имели целью вызвать со стороны Екатерины решительное объяснение по вопросам внутренней политики. Это была смелая, но заранее обреченная на неудачу попытка публично потребовать у Екатерины отчет о том, что так волновало мыслящих, передовых людей того времени. Таковы, например, вопросы десятый и восемнадцатый, связанные с законодательными затеями первых лет царствования Екатерины, позднее заброшенными, в частности с Комиссией для сочинения проекта Нового уложения. Таковы вопросы девятый, одиннадцатый и дважды повторенный четырнадцатый, касающийся системы фаворитизма и придворного карьеризма. Таковы вопросы второй и шестой, намекающие на правительственный террор в отношении «панинской партии» и вообще оппозиционных кругов столичного общества. Не менее остро поставлены были и остальные вопросы, в частности о привилегированности гвардейских полков (вопрос седьмой), о правительственном покровительстве заводчикам и откупщикам (вопрос четвертый) и т. д. Некоторые вопросы производят впечатление личных выпадов: например восьмой - «Отчего в наших беседах слушать нечего?» (с. 163), очевидно, намек на бессодержательность журнала «Собеседник». Екатерина расценила этот намек именно так: «Оттого, - ответила она, - что говорят небылицу», парируя укол Фонвизина ссылкой на «Были и небылицы». Возможно, на «Были и небылицы» намекает и семнадцатый вопрос - «Отчего у нас часто преострые люди пишут так бестолково?» (с. 166).
Как известно, Екатерина была возмущена «дерзостью» Фонвизина и в ответе на второй из двух четырнадцатых вопросов со зловещей подчеркнутостью обвинила автора в «свободоязычии». Фонвизин ответил письмом, которое показало, что он понял, в какое неловкое положение поставил Екатерину своими колкими и требующими прямолинейности в ответах вопросами; под видом извинения за редакционную неловкость некоторых формулировок он повторил горькие упреки правительству Екатерины за то, что оно не обращает внимания на существование среди дворян «многих злонравных и невоспитанных членов сего почтенного общества»; он пишет, что «видел дворян раболепствующих» и это «растерзало его сердце». Фонвизин ловко использует ответ Екатерины на вопрос его о причинах того, что «тяжущиеся не печатают тяжеб своих и решений правительства»: указание Екатерины, что частные типографии были разрешены только в 1782 г., Фонвизин истолковывает как позволение опубликовывать отчеты судебных разбирательств (ч. V, с. 145- 151), чего, однако, Екатерина вовсе не думала делать. Таким образом, внешняя форма «покаянного» письма не должна скрывать внутреннего смысла фонвизинского ответа.
Екатерина сперва попалась на удочку, закинутую Фонвизиным, приняла его «покаяние» всерьез и именно в таком духе характеризовала фонвизинское письмо в очередной серии «Былей и небылиц» (ч. V, с. 151). Но, очевидно, ее не вполне убедило утверждение автора «Вопросов», что перо его «никогда не было и не будет омочено ни ядом лести, ни желчью злобы» (с. 147). На всем протяжении «Собеседника» после третьей книжки, в которой были напечатаны «Вопросы», встречаются выпады против Фонвизина, обязательно связанные с обвинениями в зависти и злобе. Так, в одном месте «Былей и небылиц» задетые «Вопросами» «балагуры» (т. е. Л. А. Нарышкин) противополагаются скучным «Маремиянам плачущим и о всем мире косо и криво пекущимся, от коих обыкновенно в десяти шагах слышен уже дух скрытой зависти противу ближнего» (ч. IV, с. 170). «Были и небылицы» в ч. V «Собеседника» начинаются «портретом» человека, который «читая, со всяким сочинителем завсегда соглашается». «Сверьх того, - продолжает Екатерина, - он мысли и понятие о вещах, кои сорок лет назад имел, и теперь те же имеет, хотя вещи в существе весьма переменились. .. В свое время сей человек слыл смышленым и знающим, но как нынче вещи переменились и смысл распространился, а его понятие отстало, он же к тому понятию привык и далее не пошел, то о настоящем говорит он, как говаривал сорок лет назад о тогдашнем; сколько же сие Нескладно, он о этом не мыслит: а как он весьма тверд и упрям, то ничем и никак инако его говорить не заставишь. . .» (ч. V, с. 140-141). Что все эго метит в Фонвизина-Стародума, более чем очевидно. В особенности неприкрыто было это выражено в автографе Екатерины, сохранившемся до настоящего времени и опубликованном акад. А. Н. Пыпиным в «Сочинениях Екатерины II»; здесь мы читаем: «В свое время он слылся смысленным и знающим, но как вещи переменились и смысл распространился, он же остался с своими понятиями о тогдашнем, к которым привык и далее не пошел, то он о настоящем говорит, как говаривали, то всего того, в чем в 1760 году сорок лет назад, колико же сие не идет на нынешные обстоятельства, о сем и понятие не имеет, и как он весьма тверд и упрям в своих принятых сорок лет назад вымыслах, то ничем не заставишь мысли переменить».
Против Фонвизина обращена также анонимная «Басня. Заслуги свои часто измеряем несправедливо», помещенная в ч. VIII «Собеседника». Она связана с знаменитым четырнадцатым вопросом о том, почему шуты, шпыни и балагуры нынче имеют весьма большие чины. Уже в четвертой книжке «Собеседника» один из наиболее любимых Екатериной персонажей «Былей и небылиц» - «дедушка», - отвечая на четырнадцатый вопрос, высказал мысль о том, что «шпынь без ума быть не может, в шпыньстве есть острота; за то, - продолжал он, - что человек остро что скажет, вить не лишишь его выгод тех, кои в обществе даются в обществе живущим или обществу служащим» (ч. IV, с. 169). Анонимная «Басня» объединяет два обвинения против Фонвизина - в зависти («заслуги свои часто измеряем мы несправедливо») и в неумении быть приятным Екатерине. Хотя басня сама по себе достаточно ясна, но издатели сочли необходимым снабдить ее пояснительным послесловием.
«Вопросы» Фонвизина были безусловно самым интересным его выступлением в «Собеседнике». Но наряду с «Вопросами» в «Собеседнике» были помещены его статьи как будто невинного филологического содержания, на деле же политически заостренные и не