Философия как образ жизни

Первым, кто употребил слово «философ», вероятно был Пифагор. Правитель города Флиунта спросил его, кто он такой. Пифагор ответил: «Философ». Данное слово было незнакомо правителю, а Пифагор объяснил его таким образом. «Жизнь, - говорил он, - подобна олимпийским играм: одни приходят на них состязаться, другие - торговать, а самые счастливые - смотреть; так и в жизни - одни рождаются жадными до наживы и славы, между тем, как философы - до одной только истины». Очень важной в философии становится проблема «многого и единого»: существует ли нечто, неизменное и устойчивое, стоящее за большим количеством изменчивых отдельных вещей. Это проблема первопричины, первоначала, которая все порождает и управляет, в том числе и управляет человеческой жизнью.
Философия в качестве мудрости сразу же противопоставляет себя тому, что знают люди. Подавляющее большинство, по мнению философов, не осознает истины, так как руководствуется только тем, что дают им чувства. Это мнение, а не знание; Оно поверхностно, так как чувства относятся к изменчивым вещам. Только разум дает истинное знание обо всем. Он открывает то, что сокрыто, открывает первопричину, сущность, всем управляющую. Образуется противопоставление знания истинного, разумного философского и знания толпы, знания преходящих, изменчивых вещей.
Если человек смотрит на мир через призму философской мудрости, мир обретает как бы еще одно измерение: есть изменчивые видимые вещи, которые возникают и исчезают, и есть неизменное бытие, первопричина, сущность, порождающая изменчивые вещи. Целью философии является познание истины, т.е. первоначала, неизменного и вечного бытия. Подобное представление о философии и ее деятельности, по большей части, сохранялось на протяжении столетий. Философия определялась, как наука о сущности, наука о всеобщем, познание первых начал бытия. Таким образом она отделялась от других наук, познающих отдельные части сущего, а не сущее само по себе как таковое.
Философия как образ жизни
Опыт истории мира убедительно доказал, что человеку нужны идеи. Но вся история философии демонстрирует, что идеям так же нужен человек. Философские идеи без него не представляются полноценными; они, в отличие от научных концепций, без их воплощения в личной судьбе будут значить не больше, чем бумажные ассигнации без золотого обеспечения. Можно вспомнить эпизод из «Одиссеи» Гомера: герой вызывает из Эреба бесплотные тени умерших, для того чтобы узнать будущее, но тени, чтобы обрести дар речи и память, должны вначале напиться жертвенной крови. Таковыми являются и философские идеи, требующие искренней приверженности, которая выражается в изменении жизни. Книги по истории философии не случайно не обходятся без жизнеописания мыслителей, при этом книги по истории науки больше указывают на истории самих изобретений и открытий [5].
Отношения идеи и человека могут быть очень разными и, к сожалению, как правило, тяготеют к двум крайностям: подчинение абстрактной идее и безответственное применение идей для субъективных, собственных целей. «Золотая середина» между данными полюсами (сложно достижимая, как и все лучшее) - это принятие идеи в качестве истины, делающей человека полностью свободным. Представляется возможным проиллюстрировать данное высказывание следующим образом. На одном полюсе находится одержимость человека идеей. В качестве примера, многие герои Достоевского или Ибсена. На другом полюсе - скептическое пренебрежение идеей, нежелание воспринимать ее серьезно. Как, например, последователи греческих софистов. Можно сказать, что таковым является обывательское отношение к мысли. Посредине находится учение Сократа, предполагающее, что мысль невозможно вложить в человека, ее можно только сознательным образом и свободно принять, но уж если это было сделано, мы будем нести ответственность за воплощение и последствия идеи. Отсюда вытекает то, что связь жизни и философии заложена в самой сути философского мышления. Слова Парменида: «Мыслить и быть - одно и то же» можно понимать также и в данном смысле. Однако представляются возможным разные типы данной связи: мыслитель вправе отнестись к своей жизни как к материалу художник, и в каждом случае это будет индивидуальное творческое решение. В истории можно встретить большой спектр подобных решений: от жизни Спинозы или Сократа, где сливались в целое судьба и идеи, до жизни Сенеки, который говорил, что надо жить, как он учит, но не как сам живет. Любое последовательное и честное мышление требует воплощения в жизни, но все же философия и наука требуют этого по-разному. Джордано Бруно, который был казнен инквизицией за свои богословские убеждения, не стал примером для Галилея, отрекшегося формально от своих научных взглядов, и через время после этого Эйнштейн, в момент ответа на вопрос о его выборе в такой ситуации, ответил, что из скромности он последовал бы за Галилеем. Каждый из упомянутых выше великих был прав. Ведь Эйнштейн и Галилей должны были отстаивать научную истину, которая и без их прямого участия была некоторым образом воплощена в природе, а в случае с Бруно речь шла о мировоззрении, за которое было некому заступиться, кроме того, кто является его непосредственно носителем. Но далеко не всегда философские идеи требуют активной проповеди. Они выполняют свою деятельность, просто находясь в своей стихии независимого мышления. Это чутко ощутили тираны XX в., которым был необходим контроль не только над делами и словами, как их предшественникам, но и над мыслями. Шамфор отметил: «Среди философов, равно как и среди монахов, могут встретиться люди, которые выбрали свою судьбу не по воле и именно поэтому вечно ее клянут; другие примиряются с нею, но только немногие ею довольны. Эти последние не призывают никого подражать их примеру, тогда как те, кто ненавидит свое призвание, всегда будут жаждать обрести последователей» [7].
Вот почему иногда даже крайняя отстраненность от жизни, уход в мир кабинета становились в биографии философов вызовом и проповедью. Ведь тем самым указывалось, что, кроме мира решенных вопросов, есть и мир иных