Л.Д. Троцкий отметил парадокс, сложившийся после Февральской революции (1917 г): «Власть в руках демократических социалистов … Она им вручена открыто массами. Между тем единственной заботой социалистов являлся вопрос: согласится ли ненавидима

В конце концов, после совещания Временный комитет принимает власть, о чем объявляет представителям социалистов.
Троцкий расценивает это событие следующим образом: «убийственная ошибка политической перспективы: передача власти либералам не только не придаст устойчивости государственному кораблю, наоборот, станет с этого дня источником безвластия революции, величайшего хаоса, ожесточения масс, крушения фронта, а в дальнейшем – чрезвычайной ожесточенности гражданской войны» [1, 17].
Он так же отмечает, что для истории мировых революций частым явлением является переход власти в руки буржуазии, которая наблюдала восстание бедного населения со стороны.
Но именно для Февральской революции этот поворот не был закономерен и требует объяснения, поскольку это восстание характеризовалось глубоким негативом к правящим кругам, а так же достаточно высоким интеллектуальным и политическим уровнем организаторов восстания.
Тем не менее, власть оказывается вновь в руках буржуазии, и нельзя даже сказать, что она приложила для этого активные усилия.
«Народ не тяготел к Государственной думе, - пишет Суханов о февральских днях, - не интересовался ею и не думал – ни политически, ни технически – делать ее центром движения». Это признание тем более замечательно, что автор его приложит в ближайшие часы все силы для передачи власти Комитету Государственной думы [5, 24].
Обратим внимание на фигуры членов Исполнительного комитета – Чхеидзе и Суханов, скорее теоретики, чем двигатели революционной концепции. Отсюда понятно их стремление передать ответственность за принятие первых значимых политических и экономических решений – ясного понимания, какие они должны быть, у них самих нет.
В непосредственных революционных стычках участвует активная, агрессивная, но малоосведомленная в политике часть движения – крестьянство, бедняки, угнетенные своим положением. Но в момент, когда сам переворот уже свершился, и необходимы не силовые, а организационные свершения, на сцену выступают более высокие классы, как правило, это политические деятели, сочувствующие революционной идее, но не имеющие настолько яркого стимула привести ее в жизнь, ошарашенные масштабом происходящего.
Подавляющее большинство рабочих, меньшевиков, эсеров и беспартийных поддерживало большевиков в момент непосредственной схватки с царизмом. Но лишь маленькое меньшинство рабочих понимало, чем большевики отличаются от других социалистических партий.
Солдаты доверчиво выбирали тех, кто был за революцию, против монархического офицерства, и кто умел об этом сказать вслух: это оказались вольноопределяющиеся, писаря, фельдшера, молодые офицеры военного времени из интеллигенции, мелкие военные чиновники, то есть низший слой того же «нового среднего сословия».
Официальные большевики, даже в Петроградском Совете, представляли ничтожное меньшинство, которое к тому же не очень ясно определяло свои задачи.
Так сложился парадокс Февральской революции. Власть — в руках демократических социалистов. Она отнюдь не захвачена ими случайно, путем бланкистского удара, нет, она им вручена открыто победоносными массами народа. Эти массы не только отказывают буржуазии в доверии и поддержке,