Генезис дезертирства и путь нравственной деградации Андрея Гуськова в повести В. Распутина

Многие источники указывают, что число дезертиров составило 1,7 миллионов человек дезертиров и 2,5 миллиона уклонистов. Известно, что за годы войны за дезертирство было осуждено почти миллион человек и расстреляно более ста пятидесяти тысяч человек.
Постараемся найти объяснение, что двигало людьми, когда они совершали такой поступок.
Дезертиров можно классифицировать по следующим группам:
• идеологические противники коммунизма и пострадавшие от советской власти люди;
• люди, не вынесшие тяжелой военной обстановки;
• люди, противостоявшие бюрократическим злоупотреблениям;
• люди не готовые сражаться за Родину и пойти на убийство врага по мировоззренческим и религиозным причинам;
• люди, испытывающие страх за собственную жизнь.
Читатель, перелистывая страницы повести В. Распутина «Живи и помни», прежде всего, стремится понять причину дезертирства и последующее поведение Андрея Гуськова.
Прочитав произведение мы видим, что главный герой пошел на преступления, т.к. не вынес тяжелой военной обстановки и испытывал страх за собственную жизнь. Подтверждением являются следующие строки из произведения: «Он боялся ехать на фронт, но больше этой боязни были обида и злость на все то, что возвращало его обратно на войну, не дав побывать дома».
Андрей полагал, что уже достаточно потрудился на благо Родины и считал несправедливым гибель перед концом войны: «Столько они, кто дрался с первых дней войны, вынесли и выдержали, что хотелось верить: должно же для них выйти особое, судьбой данное помилование, должна же смерть от них отступиться, раз они сумели до сих пор от нее уберечься Гуськов осторожно примеривался к тому, чтобы его ранило – конечно, не сильно, не тяжело, не повредив нужного, – лишь бы выгадать время».
Но, вопреки его расчетам ранение оказалось сильным и, очнувшись, Андрей не сомневался, что его цель достигнута и в скором времени он окажется дома: «Почти сутки он не приходил в себя. А когда очнулся и поверил, что будет жить, утешился: все, отвоевался. Теперь пусть воюют другие. С него хватит, он свою долю прошел сполна. Скоро ему не поправиться, а после, когда встанет на ноги, должны отпустить домой. Все – плохо ли, хорошо ли, но уцелел».
Несправедливое, по мнению Андрея, решение медиков оправить его на фронт породило мысли о бегстве, но не сразу он решился на этот поступок: «Неужели действительно обратно? Рядом ведь, совсем рядом. Плюнуть на все и поехать. Самому взять то, что отняли. Самовольничали, бывало, он слышал, и ничего, сходило. А ну как не сойдет? А не сойдет – туда ему и дорога. Он не железный: больше трех лет война – сколько можно!»
Но, даже мысленно настроив себя на «самоволку», Андрей не сразу осуществил задуманное: в глубине души он понимал, что поступает неправильно, что придает Родину, семью и обрекает себя на душевные и физические мучения: «На станции он пропустил один состав, потом второй… Мысли Гуськова путались, терялись, он не знал, что делать. И оттого, что не мог ни на что решиться и тратил зря время, злился еще больше».
Но когда человек сомневается в правильности своего решения, он ищет поддержки извне, и судьба подает ему знак. А быть может сам человек, уже для себя все решив, ищет подтверждение правильности своего поступка. Андрей встречает танкиста и неожиданно для себя говорит, что едет в Иркутск: «Так, в самый последний момент, подсадив своего нового товарища, Гуськов запрыгнул вслед за ним в поезд, идущий на восток. Будь что будет».
Последняя фраза становится для героя чуть ли не жизненным принципом. Он не раз говорит ее Настене, и часто пускает все на самотек, поначалу из-за того, что все последующие события, по сравнению с его дезертирством, не так значимы и важны, а затем это безразличие к окружающим людям, к происходящим событиям, входит в привычку, и, ничего его больше в жизни не волнует, кроме собственных интересов: «Андрей Гуськов понимал: судьба его свернула в тупик, выход из которого нет. Вперед еще есть какой-то путь, совсем, видно недальний, пока не упрешься в стену, а поворотить назад уже нельзя… Ничего не выйдет. И то, что обратной, дороги для него не существовало, освобождало Андрея от излишних раздумий. Теперь приходилось жить только одним: будь что будет».
Андрей Гуськов прекрасно знал законы войны и понимал, на что идет: «А он, Гуськов, чем лучше других? Почему они должны воевать, а он кататься туда-обратно – вот как рассудят, вот что поставят ему в вину. На войне человек не волен распоряжаться собой, а он распорядился, и по головке его за это, ясное дело, не погладят».
Андрей терзают мучения, что он совершил этот поступок и он ненавидит себя, ищет оправдание, но в родные места он возвращается не только, потому что скучает по жене, родным и родному краю. Настена и родные края, где все знакомо, единственный способ выжить: «Мне сейчас податься больше некуда, придется околачиваться здесь, возле тебя. Я к тебе и шел. Не к отцу, не к матери – к тебе. И никто: ни мать, ни отец – не должен обо мне знать. Не было меня и нету. Пропал без вести. Убили где по дороге, сожгли, выбросили. Я теперь в твоих руках, больше ни в чьих!»
Андрей и сам понимает, что совершил ошибку, поддавшись своему желанию побывать дома. Объясняя жене свой поступок, наш герой и осуждает себя и оправдывает одновременно: «Возвернись я туда, я бы там и остался – это точно. Сколько держался, воевал и воевал, не прятался, не хитрил, а тут нашло. Нашло-наехало так – не продохнуть. Зря это не бывает. Зря не зря – теперь уж дело сделано, переделывать поздно. Оттуда, с фронта, конечно, не побежал бы. Тут показалось вроде рядом. А где ж рядом? Ехал, ехал… до части скорей доехать. Я ж не с целью побежал. Потом вижу: куда ж ворочаться? На смерть. Лучше здесь помереть. Что теперь говорить! Свинья грязи найдет».
Андрей понимает, что для него вероятность благоприятного исхода сложившейся ситуации очень мала, но он все же объявляется перед женой и затягивает ее за собой, заставляя ее поступиться своими принципами, обрекая на несчастья и страдания: «Она ехала и думала: вот и научилась ты, Настена, врать научилась воровать. А ведь это только начало – что с тобой, Настена, будет дальше?»
Бежав от смерти Андрей Гуськов ставил под угрозу не только свою жизнь, но и жизнь своих родных. Если раньше смерть была лишь одним из возможных исходов войны, то сейчас, в качестве дезертира, такой исход дела был ему гарантирован: «Судьба, сделав отчаянный вывертыш, воротила чего на старое место, но по-прежнему, как и тогда, во всю близь, во весь рост перед ним стояла смерть, зашедшая на этот раз для верности со спины, чтобы он не смог уйти. Он вообще существовал сейчас какой-то обратной, спячивающейся жизнью, в которой невозможно понять, куда ступишь следующим шагом. После этой его жизни воспоминания, похоже, остаться не могли».
С войны Андрей вернулся совсем другим человеком, многое переосмыслил, понял свои ошибки перед женой, но не смог перебороть свой эгоизм и оставить Настену, дав шанс быть счастливой, он потянул ее в ту же бездну, что падал сам: «Моя судьба известная, и нечего теперь о ней хлопотать. Я шел и думал: приду, погляжу на Настену, попрошу прощенья, что сломал ей жизнь, что гнул без нужды да изголялся, когда можно было жить. И правда – чего не жилось? Молодые, здоровые, всем, как нарочно, друг под друга подогнанные. Живи да радуйся. Нет, надо было каприз показывать, власть держать. Вот дурость-то. И сам же понимал, что дурость, не совсем ведь остолоп, понятье какое-то есть, а остановиться не мог. Казалось как: успеем, наживемся, налюбимся – век большой. Вот и успели. Думаю, приду, покажусь Настене на глаза, покаюсь, чтоб извергом в памяти не остался, погляжу со сторонки на отца, на мать, и головой в сугроб».
Живя вдали от цивилизации, в жестких климатических условиях, в окружении диких зверей, Андрей перенимает их повадки: становиться чутким к звукам, сулящим опасность, ищет и находит след, терпеливо выжидает свою добычу, ловко заманивает ее и безжалостно расправляется с ней. Он даже научился выть как волк, не только, чтобы показать, кто сильнее, кто хозяин в тайге, а из-за безысходности, тоски и нравственного падения: «Ты думаешь, легко мне здесь зверюгой лесной прятаться? А? Легко? Когда они там воюют, когда я тоже там, а не здесь обязан находиться? Я здесь по-волчьи научился выть. Хочешь, покажу? Не дожидаясь согласия, он поднялся, тяжелым шагом подошел к двери, распахнул ее и, выгнувшись вперед, не сразу, начав со всхлипа, словно доскребаясь до нужного голоса, и, достав, навострив его, пустил тонкий и длинный, режущий по живому, жалобный и убийственный стон».
Вдалеке от людей, главный герой становиться равнодушным к чужому горю и эгоистичным. Его волнует только оправдание его дезертирства о последствиях лжи, на которую он толкает свою жену, Андрей не думает: «Не знаю. Что хошь говори. Как-нибудь вывернешься… Запомни еще раз: никто про меня не должен даже догадываться. Никто. Не было меня и нет. Ты одна в курсе…».
Даже сам Андрей понимает, что становится похожим на зверя и сравнивает себя с волком: «Куда… Куда-нибудь. К родному брату, к серому волку».
По мере прочтения книги читатель, несомненно, замечает, что мысли главного героя все туманней и мрачней, душевные переживания эгоистичней, поведение все жестче и грубей. Но в чем же причина?
С одной стороны, Андрей стыдиться, что не сражается больше за свою родину. С другой стороны, в отрыве от общества, он деградирует, переступает через все устои и моральные принципы.