Методологические подходы в работах А. Я. Гуревича

Специфика категорий средневековой культуры состоит в том, что их можно обозначить как «богословские символы», поскольку они сформировались в системе религиозного сознания. «Богословие было высшим обобщением социальной практики человека в средние века; он дал универсально значимую систему знаков, согласно которой члены феодального общества познали себя и свой мир, и нашли его оправдание и объяснение »[10,c.45].
Категории культуры «формируются в процессе практической деятельности людей на основе их собственного опыта и традиций, унаследованных от предыдущей эпохи. Их собственные способы познания мира соответствуют определенному этапу развития производственных и общественных отношений. В этом смысле они отражают социальную практику. Но в то же время эти категории определяют поведение отдельных лиц и групп. Следовательно, они влияют на общественную практику». Следовательно, культура является результатом социальной практики и в то же время влияет на нее сама и выполняет регулирующую функцию в обществе.
Из приведенной цитаты также следует, что каждому способу производства соответствует свой тип культуры. Однако это соответствие не механическое. Вопреки взглядам французских историков культуры Ле Гоффа и Чауню, которые делают изменения сознания полностью зависимыми от изменений социально-экономической структуры общества, А.Я. Гуревич считает: «Историки имеют мало права отрицать определенную автономию ментальных структур и отрицать, что они функционируют и изменяются в зависимости от их собственных специфических ритмов, которые далеки от ритмов изменений в социальных отношениях или соответствия в бизнесе.
В то же время новое явление в культуре, хотя генеральная линия его развития не ясна, может показаться еще менее развитым по сравнению с предыдущим культурно-историческим этапом. Долгое время наука была убеждена, что средневековая культура - это шаг назад по сравнению с античной культурой. Акты вандализма, положившие начало средневековью, считались отличительной чертой средневековой культуры в целом, не считая того факта, что подобные явления происходили как до, так и после вандальских завоеваний.
Гуревич критикует, прежде всего, «пятичленную схему» социально-экономических формаций, которую советские историки постоянно использовали в своих исследованиях. Но он говорит о Марксе иначе: «... он настолько чувствителен к исторической специфике, что не склонен регулировать все бесконечное разнообразие истории по жесткой и единообразной схеме». По словам ученого, историки-исследователи очень буквально понимают наследие Маркса, его учение «предопределяет направление мысли историков».
То, что входит в марксистскую схему, направляет таких исследователей, как А.Я. Гуревич, один из способов - принять это как идеальный вариант исторического развития. «Они вывели марксизм за пределы науки, сделав его объектом веры и компонентом принудительной идеологии тоталитарной системы, что не могло не привести к вульгаризации и прямой фальсификации мыслей Маркса»[8,c.56].
Выступая против некритического отношения к К. Марксу и его философии истории, Арон Яковлевич также выступает против дискредитации марксистской историографии, полагая, что многие историки, отвергая ее философскую составляющую, заполняют образовавшийся «философский вакуум чем угодно - от мистицизма и оккультизма до агрессивный национализм, шовинизм »[8,c.59].
Так, в работах позднего периода жизни исследователь А.Я. Гуревич почти полностью отказался от обсуждения теории социально-экономических формаций К. Маркса, сосредоточившись на вопросах исторической антропологии. Ученый перестал интересоваться классовыми и экономическими делами. В его исследованиях доминировало желание определить роль личности и личности в истории и исторических событиях. Не историческое прошлое, а личность из того прошлого волновали мыслителя, склонного к философским размышлениям и гносеологическим поискам.
Однако марксистский когнитивный настрой - ориентация на категориальное понимание исторической реальности, сопротивление закрытым схемам понимания исторического процесса школы - сохранялся в эпистемологическом инструментарии историка «за верстаком»[8,c.67].