Тематическая группа слов-названий античных реалий в поэзии Осипа Мандельштама

Введение

Одной из ярких черт, которые отличают Осипа Мандельштама «в пространстве цветущего разнообразия» русской поэзии ХХ в., было сильное личное переосмысление мировой культуры в системе ее исторического прошлого. Лирические произведения поэта с обилием историко-литературных образов и реминисценций порождают чувство живой и органической приближенности поэта с великими творениями человечества, с одной стороны, а с другой - вызывают чувство внутренней связи между историческими событиями и современностью.
Программная статья «Слово и культура» поэта содержит мысль о том, что начало нового мира возможно только при сохранности всего возвышенного и древнего, в непрерывности и ведаемым цикличности жизни в контексте человеческой истории. Ничто не пропадает без следа, прошедшее может возобновляться в новых эпохах и по-новому. Подобную живую связь эпох Мандельштам постигнул и прочувствовал таким образом, что созданные им картины являются свидетелями и участниками совершавшегося. Текстовые проекции Мандельштам поддерживает не только на уровне сюжета, но, в первую очередь – на языковом.
В статье «О природе слова» поэт отмечает: «Русский язык – язык эллинистический. В связи с целым рядом исторических условий живые силы эллинской культуры, уступив Запад латинскому влиянию и ненадолго задержавшись в бездетной Византии, бросились в лоно русской речи, передав ей самоуверенную тайну эллинистического миропонимания, тайну, свободного олицетворения, и поэтому русский язык стал именно звучащей и говорящей плотью.
... Эллинистическую природу русского языка, по мысли Мандельштама, - возможно отождествлять с его бытийностью. Слово в эллинистической интерпретации есть плоть деятельная, воплощающаяся в событие. Поэтому русский язык обладает историчностью уже сам по себе, так как в своей системе он есть беспокоящееся море событий, непрестанное олицетворение и движение разумной и дышащей плоти. Ни один язык не сопротивляется сильнее русского назывательному и прикладному назначению. Русский номинализм, то есть представление в реалистичности и материалистичности слова как такового, животворит дух нашего языка и связывает его с эллинской филологической культурой не этимологически и не литературно, а через принцип внутренней свободы, одинаково присущей им обоим». В этом случае О. Мандельштам подразумевает внутренний эллинизм, который адекватен духу русского языка.
В поэтическом наследии Осипа Мандельштама эллинизмы – это и номинативные реалии, которые связаны с античным периодом, и приемы, которые обусловлены древнейшими традициями, стилистическим культом и особой фоновой высотой, с которой постигается прошлое и современность, а эмоциональная аура олицетворяет себя через общечеловеческую оценочную призму. Эллинизм для О. Мандельштама фигурируют не просто как вербальные приметы стародавнего времени, а насыщенный метатекстовый родник, который является питательным источником искусства всех народов.
Стихи поэта изобилуют образами античной мифологии: Ипполит и Федра, Дионис и Елена, Афина и Тезей, Юдифь и Олоферн, Овидий, Гомер, Сократ, Цицерон и др [2, с. 57]
Объект исследования – поэзия О.Э. Мандельштама.
Предмет исследования – слова-названия античных реалий в поэзии Осипа Мандельштама.
В связи с чем изучение тематической группы слов-названий античных реалий в поэзии Осипа Мандельштама является актуальным и обусловило тему нашего исследования.
Так, цель работы – рассмотреть особенности тематической группы слов-названий античных реалий в поэзии Осипа Мандельштама.
Тема работы обусловила следующие задачи:
- рассмотреть основные аспекты изучения поэтического языка О.Э. Мандельштама;
-описать лексику античного происхождения в русской литературе как предмет изучения;
- классифицировать «античную» лексику в поэзии О.Э. Мандельштама.
Источник исследования: сборники стихотворений О.Э. Мандельштама.
Методы и приемы исследования: анализ и синтез научной и научно-публицистической литературы, соответствующей теме исследования, метод анализа, метод классификации, элементы дискурсного и семантического анализа.
Структура работы: введение, две главы, заключение и список источников.


1 Язык поэзии О.Э. Мандельштама как предмет научного изучения
1.1 Основные аспекты научного изучения поэтического языка О.Э. Мандельштама

«Поэтическая грамотность, - отмечал О. Мандельштам, - ни в коем случае не может совпадать ни с грамотностью традиционно, то есть читать буквы, ни даже с литературной начитанностью» [10,с. 231]. Таким образом, ни квантитативный (например, лексикостатистический подход Л.Г. Пановой), ни подтекстовый и интертекстуальный метод исследования не сопоставимы с «поэтической грамотностью» в восприятии Мандельштама. Кроме того, когда Д.И. Черашняя, рассматривая сюжетно-композиционные линии и определяя их количество в зависимость от числа объектов речи и говорящих, подтверждает, «что «такая скрупулезная проработка текстов раньше не реализовывалась» [26, с. 10], ей нечем ответить на вопрос С.С. Хорунжего об открытиях в вопросе «крупных идей в интерпретации стихов как таковых». До сих пор большая часть стихотворений поэта не поддается «дешифровке»: «Восьмистишия», «Ода» Сталину, «Стихи о неизвестном солдате» и др.
Вместе с тем процент читателей, которым важно творчество поэта, постоянно растет. М. Ардов, например, отводит О. Мандельштаму на российской Парнасе второе после великого Пушкина место. Трудная, «дремучая» для исследователей и - любимая читателями поэзия? Являет парадоксальное явление. Возможно, в поэзии Мандельштама, любимой читателями и ставящей в затруднение ученых, заключается какая-то тайна?
Исследователь творческого пути О. Мандельштама академик А. С. Карпов считает, что речь поэта «расшифровке на языке логики не поддается» [4, с. 129], многие строки «не нуждаются в интерпретации: трепетность от радости их едва ли сохранится под скальпелем анализа...» [4, с. 123] В. Микушевич сопоставляет поэзию Мандельштама с древнеиндийской религиозно-духовной практикой: «В Индии рождается теория "дхвани"», «учение о скрытом смысле поэзии, о вдохновляемом поэзией внутреннем волнении и озарении, не выливающемся прямо из каких-нибудь обособленных ее эффектов, а определенном всей системой импрессионирующих или суггестивных средств» [3]. Об аморфности и амбивалентности текста Мандельштама, которая связана с неотчетливостью синтаксической конструкции, рассуждает М. Лотман. Та же аморфность и амбивалентность отмечается им в сюжетном аспекте: «Творчеству Мандельштама эпика не знакома. Даже самые объемные его стихотворения не предполагают нарративного начала. <...> Складывается впечатление, что бессюжетность здесь умышленная и имеет принципиальное значение» [8, с. 69]. Деструкция формы отмечается у Мандельштама и на уровне тропов: метафору такого типа, как рыжая спесь англичанок, таитянок кроткие корзины, С.Ю. Преображенский называет «атрибутивной инкорпорацией» [3].
На фонетическом уровне мы также может наблюдать неопределенность и многозначность. Говоря о природе частых текстологических «ошибок» в ряду произведений Мандельштама, Ю.Л. Фрейдин заключает, что явление это не случайное, а преднамеренное автором. Наслоение привычного слова, которое приходит на ум читателю (в дорогу дальнюю влюбленный), на авторскую версию (в дорогу крепкую влюбленный) вызывает семантическое искажение, при этом «отброшенное частое, простое, «легкое» слово является словно видимым на просвет и реализует свою функцию, хотя бы в виде некоего латентного, внутреннего лексического подтекста [2, с. 57]
Отметим, в теоретических статьях, где, по собственному признанию, поэт выражает стремление говорить на языке сознания, кинестетические репрезентации господствуют: «Качество поэзии обусловливается быстротой и решимостью, с которой она вводит свои исполнительские замыслы-приказы в безорудийную, чисто словарную, исключительно количественную природу словообразования. Необходимо перебежать через всю ширину реки, загроможденной подвижными и разноустремленными китайскими джонками, - так создается смысл поэтической речи» [13, с.364].
Так или иначе, творческая индивидуальность поэтов всех времен и эпох воспроизводится на художественной специфике их текстов.
М. Ю. Лотман в статье «Осип Мандельштам: поэтика воплощенного слова» анализирует понятие слова в творческом наследии автора, к его пониманию словесных форм [9]. Автор отмечает, что О. Э. Мандельштам сводит русский язык с древнегреческим. Обращение ученого к статье поэта «О природе слова» (1922 г.) дает возможность увидеть, что общность имеется не только между русским и древнегреческим языками, но и культурами. В работе поэта можно отметить, что слово в эллинистической трактовке есть «плоть деятельная, которая разрешается в событие» [12]
Об аллюзиях в поэзии О. Э. Мандельштама рассуждал и исследователь Омри Ронен, однако он, прежде всего, фокусировал внимание на отсылки к творчеству Пушкина в стихотворении «Бессонница. Гомер. Тугие паруса.». Обратим внимание, что сущность метафор в качестве критерия творческого стиля поэта по Ронену (2002, с. 299) - загадки, которые разгадываются по сходству или смежности. Интертекстуальность обнаруживается на уровне метафорических и аллегорических отсылок к мифам Древней Греции и поэмам Гомера «Илиада» и «Одиссея» [14, с. 76].
Главная особенность отношения О. Э. Мандельштама к слову как к инструменту поэта, по мысли М. Ю. Лотмана состоит в «подражании Христу»: творец воплощает слово, наполненное истиной. В этом, бесспорно, проявляется тяготение автора к акмеизму, как и его личное восприятие акта стихосложения [8].
В контексте семантики древнегреческой тематики в поэзии Мандельштама М. Ю. Лотман отмечает, что эллинизм становится основой языка, которая обеспечивает возможность быть живым, реализовывать творческую функцию [8].
Говоря об отнесенности О. Э. Мандельштама к акмеистическому течению, нельзя не рассмотреть его биографию. Посещая лекции в Сорбонне в Париже после окончания Тенишевского коммерческого училища, Мандельштам познакомился с Николаем Гумилевым, а после зачисления на историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета вошёл в 1911 г. в его «цех поэтов». Членами кружка также были: Анна Ахматова, Михаил Кузьмин, Сергей Городецкий. Последний наравне с Гумилевым был признан теоретиком акмеизма [14, с. 76].