Основы неудач внешней политик Николая 1. Крымская война.

турецких сановников были введены русские войска, а в сентябре турецкая армия вошла в Бухарест».
С подачи Е.Тарле стала широко известна беседа Николая I с британским статс-секретарем иностранных дел лордом Дж. Абердином и премьер-министром Робертом Пилем во время государственного визита русского императора в Лондон в 1844 году. Барон К.Штокмар, друг и доверенный советник принца Альберта и королевы Виктории, излагает основную мысль царя следующим образом: «Турция — умирающий человек. Мы можем стремиться сохранить ей жизнь, но это нам не удастся. Она должна умереть, и она умрет. Это будет моментом критическим. Я предвижу, что мне придется заставить маршировать мои армии. Тогда и Австрия должна будет это сделать. Я никого при этом не боюсь, кроме Франции. Чего она захочет?.. Не должна ли в подобных случаях Англия быть на месте действий со всеми своими людскими силами?!»
Но Е.Тарле тут же отмечает, что «Штокмар записал эти слова Николая в том виде, как их ему сообщил сам Абердин после разговора с царем». А потому доказать, что беседу о разделе Турции затеял именно русский император, невозможно. Николая, безусловно, волновал Восточный вопрос. Ему нужны были английские гарантии сотрудничества. Он видел неустойчивость османской политической системы... Но из этого еще не следует, что он первым намекнул на раздел соседнего государства. Более того, даже в записи Штокмара император не высказывает претензий на особый контроль отдельных территорий. А вот британский премьер Р.Пиль высказывает. Британия торопится «зарезервировать» Египет.
Логично предположить, что в этой беседе (как и во многих аналогичных провокационных беседах с политиками других стран) именно английский кабинет сделал русскому императору «предложение, от которого невозможно отказаться». При этом, излагая беседу К.Штокмару, Дж. Абердин заранее «подстраховался», намеренно солгав, кто был ее инициатором. Общее же впечатление от государственного визита на фоне прежних крупных разногласий постарались оставить максимально дружественным. [1, 459].
То, что после всех этих тонких английских намеков Николай I не стал делить Османскую империю в 40-х годах, свидетельствует о том, что он, скорее всего, и вовсе не собирался этого делать. В уже упоминавшихся беседах Николая с послом Г.Сеймуром в январе–феврале 1853 года император повторял лишь то, что было сказано им в Лондоне в 1844 году: для обеих стран важно быть едиными на случай распада Османской империи. В заключение одной из бесед Николай заявил: «Император России не позволит другим, как и не стремится сам, овладеть Константинополем. Моя страна столь обширна, что мне не нужны территориальные приобретения». «Не в новых завоеваниях, но в устройстве ее областей отныне должна быть твоя забота», — увещевал император своего наследника еще в 1835 году.
«Такая позиция не была какой-то благотворительностью, — отмечает С.Орешкова. — Николай I никогда не отказывался от стремления расширить влияние России, в том числе и в османском регионе. Но он видел возможности и потребности России и выступал как реальный политик».
П.П. Черкасов приводит ряд оригинальных текстов предвоенных донесений французского посланника в Санкт-Петербурге в начале 50-х годов XIX века Б. де Кастельбажака, согласно которым Николай I «всегда будет выступать за мир и примирение в силу своего характера, религиозных чувств... побуждаемый уроками 1848 года, опасением революционной войны, которая могла бы докатиться до его империи через Польшу».
В конце 1852 года император записал на полях одной из дипломатических депеш: «Но дай Бог, чтобы обошлось без войны, ибо решусь на то только в крайности. Зачать войну не долго, но кончить, и как кончить... один Бог знает как». Николай I не хотел войны, но его будущие противники уже были настроены сражаться и ждали любого формального повода далеко не только для того, чтобы вмешаться в ситуацию на Ближнем Востоке. Их главной целью было ниспровержение последних остатков системы коллективной безопасности в Европе, созданной по итогам наполеоновских войн на Венском конгрессе 1815 года, единственным последовательным гарантом которой выступала Россия.

2.2 События войны
Именно поэтому, начавшись, война довольно быстро прошла стадию двустороннего регионального конфликта и превратилась в общеевропейскую, почти мировую. Даже самое краткое описание театров боевых действий выводит нас далеко за пределы Причерноморья и Ближнего Востока. Если операции союзников в Балтийском море еще как-то оправданы военными соображениями, то бомбардировка Соловецких островов уже представляет собой загадку. Каких военных целей в практически демилитаризованном регионе Беломорья пыталась добиться английская эскадра, направив острие своего удара не на его крупнейший административный и торговый порт Архангельск, а на древнейшую православную святыню региона?
Такими же загадочными с военной точки зрения являются и действия англо-французских эскадр на Тихоокеанском побережье. Наиболее уязвимая и беспомощная Русская Америка не только не была как-либо потревожена с моря или со стороны канадской (то есть фактически британской) границы, но и получила дополнительные гарантии территориальной целостности. В то же время никогда не входившие прежде в сферу английского влияния Чукотка, Камчатка и побережье Охотского моря оказались под угрозой военных десантов, а крупнейший порт региона Петропавловск-Камчатский, хотя и сумел в 1854 году отбить нападение, был разрушен настолько, что на полвека потерял всякое военное значение.
Если англо-французские высадки в Петропавловске и Аяне еще относятся соответствующей литературой к истории Крымской войны, то организованная при участии генерал-губернатора Восточной Сибири Н.Н. Муравьева Амурская экспедиция 1849–1855 годов почти не рассматривается историками в военном контексте. Между тем без этой экспедиции, открывшей новые пути сообщения, многократно расширившей сферу русского влияния на Тихоокеанском побережье и значительно сместившей восточные границы империи к югу, боевые действия на Тихом океане могли бы принять куда более активный и реально катастрофический характер[7]. Появление русских военных постов в устье Амура и на Сахалине, пограничные договоры адмирала Е.Путятина и Н.Муравьева о границах с Японией и Китаем, заключенные в 1855 и 1858 годах, не только усилили Россию, но и подтвердили: даже в условиях войны, ослабляющей позиции северного соседа, традиционно консервативные режимы стран Юго-Восточной Азии предпочитают договариваться с ним, идти на уступки ему, а не «прогрессивно настроенным» западным европейцам. [6, 59].
Почти так же слабо освещены события 1853–1855 годов и в другой зоне англо-русского соперничества — Центральной Азии. Активные боевые действия сторон на этом театре носили сдержанный характер. Англия еще не вполне оправилась от недавнего разгрома своего экспедиционного корпуса в Афганистане (1838–1842). Россия же ограничилась небольшой профилактической экспедицией графа В.А. Перовского в район Аральского моря (1853), по-видимому не желая предпринимать никаких серьезных действий, направленных на передел сфер влияния и подрыв английского колониального владычества в Индии, уже готовой вспыхнуть в огне Сипайского восстания (1857–1859).
Наконец, ход военных действий в Крыму нельзя рассматривать в отрыве от действий, а вернее, вынужденного бездействия значительного количества русских войск на западных сухопутных границах России. Казалось бы, активная помощь Николая I Пруссии и особенно Австрии, оказанная им в рамках общей борьбы с радикальными националистическими движениями 1848–1849 годов, должна была сделать эти границы, по крайней мере, дружественными и безопасными для России. Ввязываясь в конфликт, Николай рассчитывал и на большее, а именно на дипломатическую поддержку австрийского и прусского правительств в Европе. Одна такая поддержка могла бы поначалу парализовать еще не твердо стоявшую на ногах Вторую империю Наполеона III. А без мощного континентального союзника Англия не решилась бы воевать. Но Австрия, по выражению ее же премьера, «изумила мир своей неблагодарностью», фактически поддержав требования антирусской коалиции, а Пруссия не решилась даже дипломатически присоединиться к Российской империи, оставшейся без союзников и получившей на всем протяжении западных границ подобие холодной войны. [1, 459].
Анализируя внешнеполитическую обстановку в 1853 году, К.Маркс и Ф.Энгельс писали, что «на европейском континенте существуют фактически только две силы: Россия со своим абсолютизмом и революция с демократией». Таким образом, хотя ближайшим поводом к войне явились поддержанные Францией претензии католической церкви на первенство в храмах Святой земли, английские интересы в Азии и австрийское влияние на Балканах, правительства антирусской коалиции фактически выступили на стороне собственной революционной оппозиции. Николаевская Россия оказалась и той минимальной «уступкой» еще весьма консервативного европейского политического истеблишмента, на которую он вынужден был пойти, чтобы сохранить свою власть, и той минимальной ценой, которой Европа должна была заплатить за дальнейшее продвижение по пути прогресса и в конечном счете глобализации.
Понимая все это, можно иначе посмотреть и на некоторые особенности Крымской войны, и на ее итоги, катастрофичность которых до сих пор принято приписывать исключительно «неумелому» государственному и военному руководству николаевской России. Первой и главной особенностью здесь нужно считать вступление России в войну без единого союзника, вне рамок какой-либо коалиции, в то время как ее противниками впервые выступили или при определенных обстоятельствах согласились выступить почти все сколько-нибудь мощные державы Европы.