Средства выражение чужой речи в русском языке (на основе произведений Б.Шергина)

Шергиным с удивительной яркостью. Как живые встают перед нами светловолосые и голубоглазые богатыри, для которых каждодневный подвиг нелегкого корабельного дела стал работой «привычным делом», как скажет много лет спустя и по другому поводу В. Белов [14].
С детских лет Шергин был связан с корабельным делом, привык видеть в этом нелегком ремесле большой смысл. Привык уважать «государей-кормщиков», которым и посвятил немало рассказов и былей. Конон Иванович Второушин, прозванный Тектоном (то есть строителем); Пафнутий Осипович Анкудинов, учивший корабельному делу еще отца Шергина; Иона Терентьевич Неупокоев, о котором сказано, что он «мастер призванный, а не самозваный»; сказительницы Соломонида Ивановна Томилова, прозванная «Золотоволосой», и знаменитая Марья Дмитриевна Кривополенова — эти и другие герои своеобразных сказов Шергина, люди, в которых внешняя непритязательность сочетается с богатством и красотой внутреннего мира. А это проявляется во всем — от мастеровитости в любимом деле до культуры повседневного поведения.
С далеких, уходящих корнями в безымянное прошлое времен высоко ставилась честь корабельщика. «За которым человеком сыщется какое воровство или татьба, или какое скаредное дело, кто сироту обидит или деньги в рост давал, того в промышленный поход не брать», — цитирует Шергин строгие правила мореходов из «Устьянского правильника» (свод правил поведения в быту и на море), составленного еще в XVIII веке.
Все стороны жизни поморов охватывают уставы «правильника». Дают добрые советы и предостерегают. «Пьянство у доброго мастера хитрость отымает, красоту ума закоптит. А что скажешь — пьянство ум веселит, то коли бы так кнут веселит худую кобылу», — отмечает писатель еще одно правило из древней книги.
Слова старинной рукописи совершенно органично входят в художественный текст самого Шергина, сплавляясь в неделимую целостность. Жизнь самого рассказчика — писателя — столь неразрывно слита с миром окружающих его людей, книг, памятников культуры, что частью творчества делается буквально все, и само творчество Шергина становится частью культуры Севера, в которой сопрягаются далекое прошлое и современность, жизнь далеких народов Скандинавии и культура Руси.
В «Норвегу», в «Датску» как к себе домой ходят герои Шергина. Кажется, рукой подать до земли «свейской» (шведской) и до «Груманта-батюшки» (Шпицбергена). «Ваня Датский» — так и назван один из рассказов писателя о коренном русском мореходе, который долгое время прожил в Дании. А герой рассказа «Володька Добрынин» становится даже бургомистром вольного немецкого города Гамбурга (события рассказа относятся к XVIII веку) и удачно отстаивает его независимость от притязаний Пруссии [12].
Вместе с тем герои Шергина могут сказать просто, без всякой аффектации: «Мы прибежали на Пинегу в те времена, когда татары накладывали на Русь свой хомут», как будто это происходило совсем недавно. Современность оказывается необычайно емкой, охватывая и события 700-летней давности, а люди, жившие в то время, воспринимаются северянами как современники, чей опыт, чьи заветы важны и в наше время.
Одновременно события XX века воспринимаются народным сознанием, которое мастерски воссоздает Шергин, как бы сквозь призму времени. Они эпизируются, приобретая особую значительность, Эпическими героями становятся и Ломоносов, и Пушкин. А события Великой Отечественной войны начинают казаться почти былинными. «В эту пору с Запада из-за корельских болот, — то ли пишет, то ли сказывает Шергин устами рассказчика, — припахнули к нам ненастливые ветры, приносили ратные вести: прусская аспида пивом опивалась, во хмелю похвалялась:
Я сера липучая. У меня пушки скакучие и на ногах бегучие. Вы до смерти на меня будете работать, до гроба мое дело делать. Я ваш ум растлю.
И Красная Армия ответила просто и не спесиво:
Ты к нам за своей смертью приехала».
В народном сознании, хочет подчеркнуть писатель, агрессия гитлеровской Германии воспринимается как естественное продолжение захватнической политики Пруссии, с которой немало пришлось повоевать еще двести лет назад.
Цельность народного мировосприятия, объединяющего века, страны и народы, воссоздается Шергиным с удивительным проникновением. Образы лепятся точно, иногда одной деталью, одним, но необычайно выразительным штрихом. Так, об одном из героев сказано просто: «Иван Широкий был русского житья человек». И эта фраза сразу определяет тональность рассказа («Золотая сюрприза») о подвиге героя — обычного на первый взгляд человека, положившего, как говорится, жизнь за други своя [15].
Герои Шергина — люди внутренне свободные, полные достоинства, открытые и честные. Никогда не знали жители русского Севера крепостного права, всегда полагались на собственную смекалку и предприимчивость. Потому и разговаривают на равных с вельможами и царями простые поморы. Делают замечания высокопоставленным особам и даже самому Петру I кормщики Иван Рядник или Маркел Ушаков; сказочной силой повелевать даже животными наделен Устьян Бородатый.
Особенно заметно это в сказах. Большой цикл посвящен проделкам одного из любимых шергинских персонажей, Шиша Московского, остроумного и неутомимого проныры, который сумел и у «амператора» перину из кровати вытащить. Хитрому мужику Капитошке, ловко обманывавшему царя, посвящена сказка «Золоченые лбы». Как с равным держит себя Капитошка с царем, не дает ему ни в чем спуску; «Царь с Капитоном драцца снялись. Одежонку порвали, корону под комод закатили. Дале полиция их розняла, протокол составили». В конце концов, опозорил царя Капитошка. «Ночью царь задами да огородами пробрался домой, да с той поры и запил, бажоной.
А Капитошка в заграницу на тройке укатил и поживает там, руки в